Художник с характером. Выставка графики и скульптуры Эрнста Неизвестного как повод спросить себя, изменился ли мир с переменой советских декораций, Эксперт-Урал
Рецензия не складывалась. Я ходила на выставку Эрнста Неизвестного несколько раз, посмотрела несколько фильмов о нем, прочитала две его книги. Поняла — он не совсем мой художник. Зато по-детски влюбилась в этот мужской образ летчика-полярника-художника — такого, каким он является в историях о себе.
Для Неизвестого непреложно: командир, не принимающий решений, делает работу за врага. Уезжая в 1976 году из СССР, он покидал родину, где люди разучились брать ответственность на себя. И выставка, организованная в Екатеринбурге, дает нам хороший повод задать себе вопрос: изменился ли мир вокруг с заменой советских декораций?
Исход и возвращение
Галерея современного искусства представила публике выставку графики и скульптуры Неизвестного как жест примирения знаменитого художника с родным городом. Он сам выбирал работы: гравюры из серии «Судьба художника» 1973 года, рисунки из серии «Каприччио» начала 2000-х и восемь небольших скульптур из бронзы. В отношении формальных приемов, особенностей художественного языка, характерных для художника мотивов и миропонимания небольшая выставка репрезентативна. Однако по масштабам она не сравнима с недавними ретроспективами Андрея Антонова, Миши Брусиловского или Андрея Поздеева в Екатеринбургском музее изобразительных искусств. Более того, для художника, замыслившего когда-то грандиозное «Древо жизни» как архитектурно-скульптурное синтетическое сооружение 150 метров в ширину и столько же в высоту, эта выставка — просто крохотная. Скорее, повод познакомиться.
Ведь что публика знает о художнике Эрнсте Неизвестном? Поспорил с Никитой Сергеичем Хрущевым на выставке МОСХа в 1962 году, а позже сделал его надгробие. Эрнст Иосифович и сам рассказывает порой об этом почти водевильном сюжете своей биографии. Водевильном, поскольку он подменил собственно искусство художника, поскольку публика сделала художника заложником историй о его жизни.
Родился в 1925 году, отец — детский врач, мама — поэт и автор научно-популярных книг для детей Белла Дижур. Добровольцем ушел на фронт, был тяжело ранен. Учился в Академии художеств в Риге, потом в Институте им. В. И. Сурикова в Москве. Стал известным скульптором. В течение 1960-х — начала 1970-х годов проходят его выставки в разных странах мира, он выполняет несколько грандиозных скульптурных работ, делает иллюстрации к «Божественной комедии» Данте и текстам Достоевского. В 1976-м вынужденно эмигрирует в Швейцарию, оттуда перебирается в США. В 1989-м приезжает читать лекции в МГУ, вновь получает заказы — сначала из СССР, потом из России.
Когда о жизни Эрнста Неизвестного рассказывают искусствоведы, появляются мотивы смерти и воскрешения, инициации и сна, нарастает паутина связей и поступков, что превращают биографию в роман, а художника в персонаж. Канва жизни Неизвестного схожа с историей знакового для модернизма художника Йозефа Бойса, одним из ключей к творчеству которого оказывается персональный миф: воевал, был ранен и «воскрес», получил академическое образование скульптора, развивал теорию «социальной скульптуры», конфликтовал с властью из-за художественной позиции. Но вехи жизни Эрнста Неизвестного универсальным ключом к его искусству не становятся.
Классика и модернизм
Не будучи авангардистом, не задаваясь вопросом о том, что есть искусство, Неизвестный по характеру — художник традиционный. Сродни Микеланджело или Бернини — тем старым мастерам, для которых искусство было способом и возможностью говорить о мире, не подвергая сомнению основы художнического труда и веру в универсальные ценности. Непривычный для многих формальный язык художника — это от времени и от мастерства, от знания истории искусства, осмысления того, как и почему разные культуры по-своему трансформируют тело, изображая его в скульптуре или живописи.
Мир Неизвестного драматичен, но позитивен, в нем невозможной, под запретом, оказывается любая истерическая, нервная, беспомощная реакция на реальность. В отличие от многих современников, он не пускает свою жизнь в разнос. Художник собирает рушащийся мир, героически, по-мужски, властно. Он сам часто говорит о своей внутренней связи с Казимиром Малевичем, Василием Кандинским, Владимиром Татлиным, Павлом Филоновым, а всех этих очень разных творцов сближает стремление выстроить свою художественную реальность как прообраз целостной вселенной, с новой метафизикой и этикой.
Конфликт Неизвестного с Хрущевым и советскими чиновниками не был стычкой с неким конкретным субъектом власти. Это столкновение с системой в целом, от начальника до уборщицы в каждом из чиновничьих ведомств страны. Этот этико-эстетический конфликт — не борьба за модернистское искусство: в споре не выторговывалась привилегия любить модернизм. В нем отстаивалось безусловное, вне всякого контроля и претензий окружающих право быть художником и быть собой.
Боль и жизнь
Мне искусство Эрнста Неизвестного не близко, есть в нем нечто избыточное. Этот излишек замутняет смысл жизни, делает переживание жизни еще большей драмой, чем она есть. Но герметичное в своей сложности, искусство его внутренне гармонично и поразительно. По большому счету, канва жизни Эрнста Неизвестного — это утверждение права художника не полюбиться всем, а быть сильной личностью и говорить на своем языке о противоречиях и метафизических основаниях окружающего мира и души человека.
Представленная на выставке серия «Судьба художника» — драматичная и красивая по замыслу, когда не глазами смотришь, а как-то всем телом отзываешься изображенному. Пластический и семантический мотив — крик тела: это и пульсирующая плоть, и странное, волнующее отсутствие границы между кожей и внутренностью, словно все тело — рана. На одном из листов ухо представлено как часть человека и знак человека, в нем вся вселенная — изнутри и наружу. Формы внешние и внутренние связываются в этой серии, становятся отражениями друг друга. Сюжеты скульптур — боль, драма смертности, противоречивость личности, насилие над нею.
В «Каприччио» тело человека оказывается частью биомашинерии. Это история людей, ставших заложниками мифов о соблазнении и грехопадении, мужчин и женщин, превратившихся в участников нескончаемых битв с ночными кошмарами, с миром, с собой. Тем не менее в каждом рисунке есть та конструктивная жесткость, цельность, монументальность, равновесие структуры, что и подчеркивает обреченность персонажей листов, и снимает экзистенциальное чувство катастрофы. И просыпается внутри чувство собранности, сила бороться за свой идеальный мир, мужество принять его противоречия как его часть.